Ирина Купченко: «У меня профессия рабская»
×Народная артистка России — о том, как всю жизнь не выбирала роли, но всё равно обрела профессиональное счастье.
Ольга Чебыкина: Ирина Петровна, вы приехали в Екатеринбург на гастроли с театром Вахтангова, чтобы сыграть в «Евгении Онегине», в эпизоде «Сон Татьяны». Что для вас Татьяна в этом спектакле?
Ирина Купченко: Татьяна как образ почему-то была женским идеалом — не литературным, а именно женским — для очень многих мужчин, и великих в том числе — для Достоевского, для Толстого. «Евгений Онегин» гениальный, я его очень любила в юности, и мне даже предлагали сыграть Татьяну — Авербах после «Чужих писем» собирался поставить «Евгения Онегина», ещё у одного режиссёра был проект… Мне хотелось это сделать, но потом время прошло — у нас такая подчинённая профессия, что если мы не сыграли Татьяну в 20, то даже в 35 уже не сыграем.
ОЧ: Уникальность этого спектакля для вас ещё и в том, что вы не играли в премьерных постановках и впервые увидели его из зала как зритель. И плакали.
ИК: Да. Мне, возможно, даже повезло, что я увидела этот спектакль как зритель. Я шла на спектакль с тревогой: «Евгений Онегин» — это произведение, которое дорого каждому человеку, оно вызывает интимные чувства у каждого россиянина. У меня был страх и опасения, что оно может потеряться за поисками интересной и яркой театральной формы и за индивидуальностью режиссёра. Но уже в середине спектакля я почувствовала, что слёзы накатывают. Самое главное, самое важное — что в этом спектакле есть пушкинский дух.
Зрителя, когда он идёт в театр, по большому счёту волнует не «как», а «что». И если «что» отсутствует или является неправильным и ложным, то каким бы замечательным, изобретательным и виртуозным ни было «как», оно не спасёт. А в этом спектакле есть «что», и это самое главное. В нём есть Пушкин.
ОЧ: Римас Туминас (художественный руководитель театра им. Вахтангова, постановщик спектакля «Евгений Онегин» — прим. ред.), как и все великие люди, своеобразен в своей работе. Кирилл Игоревич Крок (директор театра им. Вахтангова — прим. ред.) рассказывал, что гранд-даму театра Вахтангова Галину Коновалову режиссёр на репетициях вводил в спектакль таким образом: «Галина Львовна, вот вы тут постойте… руки сложите и стойте». — «А кто я?» — «Вы просто стойте, вы мне здесь нужны». Как вам с ним работается?
ИК: Я имела дело со многими хорошими режиссёрами и знаю, что нужно просто довериться, даже если ты не согласен. Довериться и попробовать — это самое важное. Что бы режиссёр тебе ни предлагал, на первый взгляд непонятное или даже дикое, всё равно нужно попытаться это выполнить. Ни в коем случае не вступать в пререкания и дискуссии. Надо просто сделать, а там будет видно, получилось или нет.
Римас так интересно рассказывает, так точно говорит, так фантастически здорово показывает… Причём, что важно, показывает не как актёр. Бывают режиссёры-актёры, которые великолепно показывают, но если показывает актёр, то он играет, и тебе трудно повторить, потому что ты не можешь так, как он — либо он лучше тебя, либо это просто другая индивидуальность. А когда показывает режиссёр, то он показывает идею, смысл того, что нужно сыграть. И Римас делает это фантастически. Не знаю ни одного актёра в театре Вахтангова, который бы не был в восторге от его работы. Это подарок. Римас удивительным образом пришёлся к нашему театру, «ко двору».
ОЧ: Вы поступили в театр Вахтангова сразу после того, как окончили Щукинское училище, и служите там по сей день. Это достаточно редкая история…
ИК: Для нашего театра — нередкая.
ОЧ: Это профессиональное счастье — найти свой театр и остаться в нём навсегда?
ИК: Да, найти свой театр и всю жизнь в нём играть — это профессиональное счастье. Иногда кажется, что ты нашёл свой театр, но потом ты чувствуешь, что это не твоё, и уходишь в другой — такие случаи происходят. Были актёры, которые ушли из нашего театра. Если актёр не приходится к этому стилю работы, то ему нужно что-то другое. Это естественно и нормально.
Что касается нашего театра, то у нас раньше было правило: у нас работали только выпускники Щукинского училища. К нам не брали выпускников других театральных вузов; считалось, что это наша школа и наша работа. Только в последнее время стали приглашать актёров из других театров и школ. Это не хорошо и не плохо, это нормально.
ОЧ: Что для вас театр Вахтангова?
ИК: Это второе после семьи. Что ни говори, а жизнь выше искусства.
Конечно, идеально, если ты работаешь в коллективе, где чувствуешь себя комфортно. Но труднее всего на свете любить ближнего своего, поэтому, как и в любом коллективе, у нас возникают конфликты. И это естественно и нормально. Человек привыкает к своему дому и семье, что бы ни происходило, и так же и в театре. Что бы там ни говорили, как бы жизнь ни складывалась, ты всё равно относишься к театру как к родному дому, и это счастье. А если не относишься, то это печаль и беда для самого человека.
ОЧ: Для вас это дом?
ИК: Да. Скоро уже 50 лет как. А может быть, уже 50, я не считала.
ОЧ: Рано или поздно в жизни артиста наступает момент, когда и хочется сыграть Татьяну, но уже не предложат — и приходится переходить в другую возрастную категорию. Насколько болезненным был для вас этот переход? Или можно провести работу над собой и, как поётся в песне, принимать осень жизни как осень года?
ИК: Олечка, я очень хитро поступила в своё время. Я в ранней молодости поняла, что у меня профессия подчинённая и рабская, не я выбираю и не от меня зависит, что мне играть. Допустим, актриса хочет сыграть Джульетту: если у неё это не получилось в 20, то в 35 она её уже не сыграет. А если режиссёр хочет поставить «Ромео и Джульетту» и у него это не получилось в 30, то он может сделать это в 80. Когда нас спрашивают: «О чём вы мечтаете?» — мы ни о чём не мечтаем. Я стала философски относиться к ролям, которые мне предлагают, понимая, что выбор зависит не от меня, и сознательно очень рано перешла на роли героинь, которые старше меня. Уже в «Странной женщине» мне было 27 лет, а играть я должна была героиню лет 38-40.
ОЧ: Довольно глупый вопрос: как вы выучиваете такие объёмы текста?
ИК: (улыбается) Это чисто профессиональное свойство. Запоминание происходит на трёх уровнях. Во-первых, зрительно, когда ты читаешь текст, во-вторых, на слух, когда ты его произносишь, и в-третьих, эмоционально, когда соединяешь слово с эмоцией. Это технические приёмы, и ничего таинственного или особенного в них нет.
Знаете, когда снимаются сериалы, там очень много текста, и иногда тебе дают сценарий только утром в день съёмки. Ты учишь, снимаешься и через секунду всё забываешь. И если через минуту скажут: «Давайте ещё раз снимем!» — ты текст уже не вспомнишь.
ОЧ: Письмо Татьяны все понят со школы. Может быть, я сейчас распишусь в своей необразованности, но когда я перечитывала «Онегина», готовясь к интервью, то вдруг поняла: я забыла, что слова «А счастье было так возможно» — это тоже оттуда.
ИК: Вообще всё оттуда. Весь внутренний опыт, опыт человеческих отношений — из классики. Раньше, когда мы в жизни поступали тем или иным способом, мы пользовались литературным опытом. У девочки в двадцать лет возникли любовные проблемы — откуда она знает, как поступить? Каким опытом ей пользоваться, когда жизненного ещё нет? Мы пользовались литературным опытом, потому что читали «Анну Каренину» и приблизительно представляли любовь: как поступить, как реагировать. А если сейчас не читать классику, а пользоваться опытом из глянцевых журналов, мне кажется, жизнь не особо сложится.