«Я — онковыздоровевшая». История победы над раком

Когда звучит диагноз «онкология», жизнь делится на до и после. Героиня этого выпуска «Не принято обсуждать» Екатерина Постовалова услышала этот диагноз дважды за последние четыре года. И оба раза победила.

Ольга Чебыкина: Катя, когда ты впервые встретилась со своим раком?

Екатерина Постовалова: Диагноз был поставлен в январе 2014 года. А проблемы начались раньше, в августе 2013 года. Я почувствовала уплотнение в груди, потом оно стало заметно. Забежала к врачу. Он говорит: «Ну, как-то нехорошо. Давайте пропьём антибиотик. Должно рассосаться». Антибиотик не помог, и этот врач сказал: «Я снимаю с себя всякую ответственность. Вам нужно бежать в маммологический центр профессора ДемидоваСергей Демидов, онколог-маммолог высшей квалификационной категории, доктор медицинских наук. Живёт и работает в Екатеринбурге и вырезать шишку». Операцию сделали 30 декабря. Вырезали. Мне говорили: «Был какой-то жировик, убрали, всё в порядке, иди отсюда».

ОЧ: Когда стало ясно, что это именно рак?

ЕП: После новогодних каникул. Мы с подругами собиралась пойти на ланч. Звонок: «Вы к нам в онкоцентр приедете?» — «А когда и зачем?» — «Вообще лучше бы завтра». За каникулы сделали гистологию, и стало понятно, что в опухоли раковые клетки и что нужно делать мастэктомию.

ОЧ: Что ты почувствовала?

ЕП: Я была как в вате. И ещё была дико холодная зима, и у меня было чувство, как будто меня сковало морозом.

Бесило, что в больнице никто со мной не разговаривал. Ползёшь по больничному коридору, а врачи проносятся мимо тебя и не останавливаются, не говорят с тобой. Никто ничего не объясняет. Только на сестринском посту лежит папочка с информацией: «Если вас будет тошнить, постарайтесь не есть жирного, мучного, солёного, сладкого, пейте больше воды».

Однажды я просто закрыла дверь палаты и сказала своему лечащему врачу: «Я вас отсюда никуда не выпущу, пока вы не ответите на все мои вопросы». Помню вопрос: «Вы вырежете мне яичники?» Врач ответил: «Нет, ты что! Не бойся». Но всё вышло совсем по-другому. Моё пребывание в онкоцентре — первое из двух — закончилось тем, что у меня отняли правую грудь. Полностью.

ОЧ: Я много общаюсь со стоматологами, большими профессионалами своего дела, и они говорят, что в стоматологии главная тенденция — до последнего сохранять хотя бы частичку своего зуба. И с их слов, это распространяется и на другие области медицины.

ЕП: К сожалению, в нашей онкологии, особенно в онкомаммологии, стараются убирать по максимуму. Мне была сделана достаточно радикальная мастэктомия, когда убирают очень много, включая мышцы, которые приводят руку. Поначалу я не могла повернуть ключ в замке зажигания — мышцы не работали. Но, наверное, у врачей есть доводы в пользу таких радикальных операций. Перестраховываются.

ОЧ: Пусть лучше не будет рецидива, а с эстетикой как-нибудь разберёмся?

ЕП: Да. Правда, я не знаю, сколько женщин делают реконструктивные операции, но мне кажется, их очень мало.

ОЧ: Они просто живут без груди?

ЕП: Да. У них каждый день травмирующая ситуация. А онкопсихологов в Екатеринбурге нет. Ни одного. Я помню свою истерику, когда я орала: «Вы обязаны предоставить мне онкопсихолога, я уже не могу выкарабкаться сама!» Мне рассмеялись в лицо. Сказали, в Екатеринбурге таких специалистов нет.

ОЧ: Перед операцией ты думала о том, как будешь выглядеть после?

ЕП: Я вообще ничего не представляла. Единственное, о чём я думала: а вдруг я умру? С кем тогда останутся мои дети? Я не думала, как я буду выглядеть.

ОЧ: Когда мы с тобой встречались и знакомились перед интервью, ты рассказала, что не все, кто лечится в онкоцентре, рассказывают о своём диагнозе родным. Почему?

ЕП: В отделении маммологии я познакомилась с замечательной женщиной. Учитель химии, классная, энергетический человек. На химиотерапию всегда приходила из дома в ярком макияже. Я спросила: «Зачем вы так краситесь, на химиотерапию-то?» Она: «А у меня муж не знает». Я была в шоке. Как муж не знает? А она: «Ну, зачем его травмировать».

ОЧ: Муж не знал, что у неё рак груди?

ЕП: Да. Мне кажется, это неправильно. Ты находишься в таком подавленном состоянии и психически, и физиологически, что нужно искать подпитку отовсюду, и семья, близкие — самый главный источник. Меня после каждой химиотерапии мама встречала горячим обедом. Я смотрела сериалы — посмотрела «Игру престолов» от и до. Была волонтёром на чемпионате мира по футболу. Начала играть в «Что? Где? Когда?». Старалась придумывать себе новые интересные дела.

ОЧ: А твой муж?

ЕП: У него свой рецепт, как поддерживать онковыздоравливающую жену: не жалеть и периодически давать пинок под зад. Он старался так устраивать нашу жизнь, чтобы не всё крутилось вокруг рака. Если постоянно думать, что у тебя рак, в психушку можно попасть. Этот подход работает, хотя не могу сказать, что я его сразу приняла. Прекрасно помню, как он сказал: «Так, сейчас придут мужики, потолки побелим». Я такая: «Дорогой, какие потолки. Я лежу и чуть ли не блюю, а ты хочешь ремонт затеять?» Потолки всё равно побелили, так, косметически.

Есть предрассудок, что при раке нельзя никуда ездить, ни на какие моря. А я очень хотела в Италию. Спросила у профессора Демидова, можно ли мне. Он ответил: «Если очень хочешь, то езжай. Получишь эмоциональный подъём, тебе станет легче». Предвижу возгласы оппонентов: посмотрите-ка, в Италию съездила, грудь ей восстановили, а мы тут, бедные, на свои пенсии живём. Ну, блин, съездите в Полевской, на мраморный карьер, тоже чудесное место. Только не надо сидеть на одном месте и думать только о том, что у вас рак.

ОЧ: Когда рак заканчивается?

ЕП: Для меня он закончился вчера. Вчера я была в онкодиспансере, и мне сказали, что процесс вроде стабилизировали. Велели приходить на осмотр через четыре месяца.

ОЧ: Как ты, умный, образованный человек, проморгала рак?

ЕП: Из-за спешки. Мы всё время куда-то бежим. А нужно, как бы банально это ни звучало, хотя бы десять минут в день провести наедине с собой. Можно ввести хоть сто проверок на рак, но они не сработают. Я однажды услышала рассказ женщины: муж прошёл диспансеризацию, год документы пролежали дома, через год оказывается — рак. Ещё год назад в результатах диспансеризации был какой-то звоночек, а он просто положил их на тумбочку в прихожей и побежал по делам дальше. И они год там пролежали.

ОЧ: Диагноз «рак» тебе ставили дважды. Когда ты после мастэктомии услышала «Катя, у тебя снова рак, только в другом месте» — это было хуже, чем в первый раз?

ЕП: Хуже. Это душещипательная история. Муж сказал: «Ты вылечилась, грудь мы тебе сделали — давай заведём третьего ребёнка!» Я пошла в клинику репродуктивной медицины, там мне сказали, что никаких препятствий нет, и посоветовали для проформы сделать УЗИ. Я сходила на УЗИ. Меня осмотрел молодой доктор. И я помню его слова: «У вас проблема с яичником. Вам нужно в онкоцентр. Лучше сегодня, самое позднее завтра».

Позже я говорила с заведующей отделением. У меня на руках были все исследования, и я ей говорила: «Плохо с одним яичником, давайте оставим хотя бы второй». Она в ответ: «Ну зачем тебе на-а-адо, дети же у тебя уже есть…» Но я очень надеялась, что сохранят хотя бы что-то. Нет. Убрали всё.

ОЧ: Ты плакала?

ЕП: Ревела. Конечно, ревела. Более того, я завещание написала. Составила так: Дусе — старшей дочери — цацки, Мусе — шубу. Муж до сих пор иногда вспоминает, где та шуба, которую я завещала (улыбается).

Завещание не пригодилось. Через неделю после того, как меня выписали, я вышла на работу — я преподаю английский. Вела уроки, сидя в медицинском корсете.

ОЧ: А когда в третий раз тебе сказали, что метастазы в печени…

ЕП: Это вообще был ужас. Я даже не знаю, что сказать. Единственное, что утешало, — что печень может регенерировать. После операции хорошая новость была, что кусочек, поражённый метастазами, был маленький. А плохая новость — что опять нужна химиотерапия. Но я постыдно сбежала, потому что помнила, как мне было плохо после каждой химии. Мои родители… я честно сопротивлялась, но они практически силком заставили меня съездить проконсультироваться в Германию. Раз тактика лечения, которую ко мне применяют, не приносит результата и каждый год мы имеем то, что имеем, значит, надо что-то поменять.

Профессор онкогинекологии в Германии сказал, что сначала нужны исследования. И выяснилось, что у меня поломка BRCABRCA1 и BRCA2 — гены, мутации в которых резко повышают риски рака молочной железы и рака яичников.. Такая же, как у Анджелины Джоли, из-за которой она сделала превентивную операцию по удалению грудиВ 2013 году американская актриса Анджелина Джоли перенесла операцию по удалению молочной железы, чтобы предотвратить риск развития рака груди. Она пошла на это после того, как врачи обнаружили у неё «бракованный» ген BRCA, который существенно увеличивает риск появления рака груди и яичника.. У меня эту поломку нашли постфактум, когда уже всё отрезали.

Я ни в коем случае не агитирую за немецкую медицину, но в Германии мне сказали: хотите — лечитесь химией, хотите — куркумой, но лучше бы, конечно, и то и другое. И то и другое стоило адских денег. У нас столько не было. Я выбрала лечение гормонами и куркумой. И это был шок: в нашей медицине ты даже не винтик — ты последняя опилка в этом процессе, а тут тебе говорят — выбирай сама.

ОЧ: С другой стороны, ты выбрала — а если что-то пойдёт не так?

ЕП: Ты сама несёшь ответственность за свои решения.

ОЧ: Много написано про немедицинские причины рака и про то, как на здоровье может сказаться неблагоприятный психоэмоциональный фон. Мол, когда ты себе крылья отрезал, тогда у тебя и нарос рак. Что ты об этом думаешь?

ЕП: Наверное, каждый раковый больной задаёт себе вопрос, почему это случилось именно с ним. Мне кажется, моя причина — измена своему призванию. Я учитель. В какой-то момент я изменила своему призванию и решила, что больше не хочу работать в образовании. И ушла с должности старшего преподавателя в УПИ. Я реально ушла в никуда. В итоге устроилась на Уралмашзавод и шесть лет работала в службе протокола. И пусть прозвучит странно, но я скажу про мужские и женские энергии. Машиностроительный завод — это однозначно мужское начало. Вот эта мужская энергия меня переломала, и я заболела.

Болезнь вернула меня в преподавание. С Уралмашзавода меня никто не гнал, ходишь на свой больничный — ходи. Но я просто встала и ушла оттуда. Позвонила своей подруге, которая всю жизнь в преподавании иностранного языка. Говорю: «Оксана, что делать? Хочу вернуться, куда возвращаться? Может, в вуз?» — Она: «Чур тебя, какой тебе вуз. Твоё дело — маленькие дети». А я всегда учила студентов, взрослых, какие дети. Но подруга меня убедила, и я ей за это бесконечно благодарна.

Сейчас я ловлю кайф от своих деток. У нас с ними мощный энергетический обмен. Я их слушаю, я с ними прыгаю. Не хочется за столом заниматься — давай сядем на ковёр. Лето, жарко — занимаемся во дворе.

ОЧ: Готовясь к интервью, я прочитала, что если находят поломку в генах, которая привела к раку груди, то может встать вопрос о профилактической ампутации здоровой молочной железы.

ЕН: Я пока не углубилась в этот вопрос. Это будет следующая стадия исследования моего тела. Мне сказали, что с моей оставшейся молочной железой пока всё в порядке. Но, опять же, знаешь какая ситуация: в России, насколько я знаю, не делают превентивных операций. Только по медицинским показаниям.

Свой имплант я не приняла. Я понимаю, что с этим надо что-то делать. Но что делать? Где взять ответ на этот вопрос? Что я должна сделать, чтобы понять, что это моё? Я не знаю.

И, кстати, онкопсихологи, которых нет в Екатеринбурге, больше нужны детям онкобольных и онковыздоравливающих. Когда ты болеешь, все твои силы и силы семьи брошены на борьбу с болезнью. А про детей забывают. Я не знаю, что им было сказано на вопрос, где мама и когда она вернётся. И какая она вернётся.

ОЧ: Ты разговаривала с ними, как они пережили твою болезнь?

ЕП: Нет. И это большая ошибка. Я такая крутая, я как Мюнхгаузен вытащила себя из онкологического болота. Но единственное, что я сказала своим детям… Моя старшая дочь курит. И я ей кричала: «Дура ты, дура! Такая плохая генетика, а ты ещё и куришь? Посмотри, что там на пачке написано! Зачем ты это делаешь?»

Мне никто не объяснил, что надо думать не о том, как поднять лейкоциты, а о том, как мой ребёнок переживал за меня.

ОЧ: Ты чувствуешь свою вину?

ЕП: Да. И не знаю, что делать.

ОЧ: Мне кажется, простой разговор поможет. У меня было интервью с Юлией Крутеевой, она рассказывала про перипетии семейной жизни и призналась, что никогда не говорила об этом с дочерью. А теперь дочь выросла, и вроде уже неуместно спрашивать, что она чувствовала пять-шесть-семь лет назад.

ЕП: Знаешь, у меня есть такая история. После того как мне сделали мастэктомию, мы с мужем перевели старшую дочь в СУНЦСпециализированный научный центр УрФУ (СУНЦ) — лицей при Уральском федеральном университете, который регулярно входит в различные рейтинги лучших школ страны.. Лучше бы я этого не делала. Оказалось, что эта школа не для моего ребёнка. Взыграли непомерные родительские амбиции. Школа входит в топ-5 школ Российской Федерации! Находится в десяти минутах езды от нашего дома! Почему мой ребёнок там не учится?

Дочь в итоге закончила химико-физический класс и поступила на академическую химию в УрФУ. Но она хочет быть тату-мастером. Не смейся, пожалуйста.

ОЧ: А ты не хочешь, чтобы она была тату-мастером?

ЕП: Одна моя половина говорит: пусть моя девочка будет счастлива. Своей маме я сказала: «У меня золотая медаль второй гимназии и красный диплом нашего университета. Я бы всё это отдала за то, чтобы у меня была своя грудь». Одна половина меня, одна Катя, говорит: да будь ты тату-мастером, наслаждайся жизнью, лишь бы ты радовалась, и всё было хорошо. А другая Катя, которая с красным дипломом, говорит: ну как же так? У меня, такой отличницы, дочка будет без высшего образования? Я работаю над этим.

ОЧ: Я тебя сейчас побью. Несколько минут назад ты говорила о том, что заболела из-за того, что предала своё предназначение.

ЕП: Я же сказала, что работаю над этим. Это тяжело. Надо перезагружать сознание.